К вопросу о новеллах

synthesizer, в миру - Михаил Бару

Приглашаю однокарассников разделить мои восторги.

..."Иль перечти "Женитьбу Фигаро".

"На «Пушкинской» под портретом Александра Сергеевича и книжек никаких класть на полку не надо – заставить ее всю бутылками с шампанским. Еще и не успеют открыть, а уж закричат «Выпьем с горя; где же кружка?» И точно, кружки наверняка не будет – или ее забудет поставить администрация, или умыкнут проезжающие. Потом, когда все выпьют и без всяких кружек, а новых бутылок не подвезут, поскольку отпущенные на это средства... положат на полку рядом с пустыми бутылками «Женитьбу Фигаро». И перечитать можно, и никто на Бомарше не позарится*.

Проезжал мимо Чеховской... и подумал, что в вестибюле этой станции не хватает самого необходимого – большого портрета Антона Павловича и под ним гранитной полочки, на которой лежали бы два или три томика его рассказов. Пробежит мимо портрета ребенок, бросит взгляд на писателя, вздрогнет, пробормочет про себя «Чуден Днепр при тихой погоде» или «Зачем Герасим утопил Муму» и дальше побежит. Гордо пройдет, цокая каблуками от ушей, красавица, шевельнется в ее наманикюренной голове… но тут же и уляжется. Подойдет к портрету замотанный делами командировочный, поставит на пол неподъемный свой портфель, в котором лежит десять килограмм товарно-транспортных накладных и счетов-фактур, возьмет с полочки книжку и станет тихо читать, время от времени поднимая глаза на портрет: «Так и мы, когда любим, то не перестаем задавать себе вопросы: честно это или не честно, умно или глупо, к чему поведет эта любовь и так далее…» Вздохнет, почешет шапку, перевернет сотню страниц разом и продолжит: «И в эту минуту он вдруг вспомнил: как тогда вечером на станции, проводив Анну Сергеевну, говорил себе, что все кончилось и они уже никогда не увидятся. Но как еще далеко было до конца!», потом еще раз вздохнет, глубоко-глубоко, закроет книгу, и уж наизусть скажет «Мисюсь, где ты?» и тут же, без перерыва: «Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...» Постоит молча, машинально поглаживая прижатую к груди книгу, оторвет ее от себя, положит на полку, снимет шапку, привстанет на цыпочки, приложится к портрету, туда где кончается лацкан чеховского пиджака и начинаются пуговицы, поклонится и побредет себе с Богом пересаживаться на «Тверскую», чтобы ехать на Белорусский вокзал.

На «Марксистской»… Ну, тут хватит и портрета, но уж непременно подписать полностью: «Карл Фридрих Иероним фон Маркс», а то никто и не вспомнит, что это за бородатый мужик. Хорошо бы власти раскошелились на настоящую бороду для портрета. И чтобы каждый волосок – волшебный. Выдрал его, пошептал заклинание «Призрак бродит по Европе…» или «Пролетарии всех стран…», дунул – и твое желание исполнилось: у соседа отсох перфоратор или у его жены, которая живет на одной с тобой лестничной площадке, муж уехал в командировку.

Наша канадская жизнь

Три мои приятельницы живут в многоэтажном субсидированном доме, на каждом этаже двадцать, кажется, квартир. Народ в доме, в основном, пожилой, если не сказать больше. Из обитателей двухсотсорока квартир кто-нибудь да забудет выключить плиту, что-нибудь да подгорит в какой-нибудь квартире, поэтому вопли пожарной сирены звучат не по разу в день. И выключаются лифты, и приезжают каждый раз, как положено, три-четыре пожарные машины разного типа плюс амбуланс...
Жильцы до того привыкли, что при вое сирены и ухом не ведут.

Первый год эмиграции наша семья снимала квартиру на двенадцатом этаже. При звуках сирены мы с семилетней Соней быстро собирались и согласно инструкции неслись по лестнице с двенадцатого этажа в вестибюль. Я держала приготовленный на такой случай пакет с документами, а Соня ответственно прижимала к животу - вернее, к тому месту, где у нормальных детей бывает живот - клетку с тремя белыми мышами. В вестибюле обычно стояли не больше четырех-пяти человек, и все они умилялись, глядя на тощую Соньку с ее косичками и мышами. Остальной народ оставался в квартирах. Вначале я удивлялась такому разгильдяйству, потом поняла, что выполнять инструкции не так уж и обязательно. Но с Сонькой не поспоришь.
- Сирена! - говорила она, хватала своих дорогих мышек, и уже без всякого энтузиазма мы тащились вниз по лестнице. Хорошо хоть, когда сирена замолкала, включали лифт и не надо было пешком подниматься на двенадцатый этаж.

А однажды мы сами чуть не устроили пожар. Мы с Соней спали тогда в одной комнате. Сплю я и чувствую сквозь сон - вроде гарью пахнет. Пока убеждала себя, что это мне кажется, пока стряхнула сон, глядь - сонино одеяло дымится! Я его с Соньки скидываю и вижу - эта юная любительница литературы решила потихоньку от нас почитать. Приспособила маленькую настольную лампочку, накрылась с головой одеялом, читала - читала, да так и заснула. Хорошо, мы в одной комнате тогда спали - а если бы дело было уже в доме!
И долго-долго потом Сонька так и накрывалась одеялом с дыркой посредине - денег на новое тогда не было, а в пододеяльнике незаметно.

Через год мы взяли ссуду и купили дом, за который пришлось заплатить банку в три раза больше его стоимости. Сирена, положим, выла и в доме - бывало, я зачитаюсь и не услежу. Но тут мы справлялись: просто выключали это воющее устройство.